12 ноября 2021

Тани ЮН «Дни и годы минувшие: воспоминания»

(Перевод Зои Романовой)
Имя Тани Юн в 20-30-е годы прошлого века гремело на всю страну. Кинофильмы «Сарпике», и «Черный столб», где она играла главные роли, демонстрировались не только в Советском Союзе, но и в странах Европы и Америки. Воспоминания артистки широко известны благодаря двум изданиям на чувашском языке (1972, 2013), где автор увлекательно рассказывает о своем детстве и юности, первых работах в театре и кино. В 1938 году Тани Юн оказалась в застенках ГУЛАГа как шпион японской разведки.
В 20-30-е годы прошлого века фильмы с участием Тани Юн смотрели не только в Чувашии и не только в СССР. Картины «Сарпике» и «Черный столб» (на снимке), где она сыграла главные роли, демонстрировались в Европе и в Америке.
ВРЕМЯ, КОТОРОЕ НЕ ХОЧЕТСЯ ВСПОМИНАТЬ…
В 1937 году в Советском Союзе произошла настоящая трагедия: начался арест ни в чем не повинных ответственных работников. Вершился этот разгул во времена культа личности Сталина, когда злобные людишки могли свести счеты с неудобными для них людьми. Эта нежданная беда прямым образом коснулась и нас — мужа и меня.
Попробую рассказать по порядку.
* * *
Летом наша дочь Изида жила в деревне у бабушки. И вот мы приехали за ней в деревню Чербай. Погостили с недельку и все втроем выехали в Чебоксары. Не доехав чуть до города, автобус наш вдруг остановился… Пассажиры вышли из автобуса и стали прохаживаться вокруг. Вышли и мы. И залюбовались Чебоксарами, утонувшими в предвечернем тумане, сквозь который электрические фонари светили каким-то волшебным расплывчатым светом.
— Как красиво смотрится наш город! — не утерпела я.
— Красиво-то красиво, но мне почему-то не хочется туда возвращаться… Что-то на душе тревожно… — и Кошкинский тяжко вздохнул.
— Не хочешь жить в Чебоксарах — поедем в Москву, — по-взрослому успокоила отца Изида.
Шофер наконец покончил с ремонтом, пассажиры заняли места, мы тоже. И вот мы в городе.
На другой день пришли на работу и увидели: в театре творится что-то непонятное. Одни актеры почему-то не смеют смотреть нам в глаза, другие, наоборот, смотрят свысока и здороваются еле слышно…
— Ты понимаешь хоть что-нибудь? — спрашиваю Кошкинского.
— Пока ничего определенного…
В этот момент к нам подошли К. Егоров и П. Медиков.
— Наших жен пригласили «наверх» — говорят, поступило какое-то мерзкое письмо на вас, — сообщили готовые помочь нам артисты.

Во втором чувашском фильме «Сарпике» Тани Юн исполняет главную роль. Сюжет фильма таков: молодой помещик Гарри, проезжая по чувашской деревне, увидел Сарпике и влюбился в нее. Красавец барин понравился и Сарпике — во время своей свадьбы она бросает жениха и убегает к Гарри. Начинается восстание крестьян против помещика. Они окружают имение и хотят расправиться с барином. Сарпике умирает на руках своих односельчан — при попытке помочь восставшим проникнуть в дом, она получает пулю от своего мужа Гарри. Натурные съемки проходили в деревнях Вурманкасы и Вачалкасы (недалеко от Чебоксар), а также на берегу Волги, сообщают на сайте gatd.archives21.ru. Премьера фильма состоялась в марте 1927 года в Москве, а в Чебоксарах его начали демонстрировать с апреля этого же года. Режиссером фильма был москвич Олег Фрелих. Муж Тани Юн, Иоаким Максимов-Кошкинский, тоже снялся в « Сарпике» в роли свата.
Вернулись домой потрясенные, и тут подошел Л. Семенов, чуточку под градусом.
Присев на стул, он вдруг заплакал.
— Что делать, Яким Степанович, что делать? Меня уж трижды «наверх» вызывали — про вас гадости велят писать. Не напишешь — самого, говорят, посадим… А я не могу, не могу! — не утирая слез, возмущался артист.
— Успокойся, друг, успокойся. Ты напиши то, что обо мне знаешь. Вреда я за свою жизнь, кажется, не принес никому, — попытался успокоить товарища Кошкинский.
— И то верно: пусть сажают, а неправды писать не стану! — пылко заявил Леонид Семенов и, пожав нам руки, ушел успокоенный.
Что ж, коль мы здесь не нужны театру, поедем в Москву — решили мы. Но в театре не оказалось денег, чтобы рассчитаться с нами, и мы задержались дня на два. Решить-то решили, но не так легко было сразу сорваться с места. Оставить театр, который ты сам создал… И мне нелегко расстаться со сценой, где намечено еще столько планов, забыть об искусстве… Легко сказать, но сделать…
Уехать из Чебоксар мы не успели: 13 июня 1937 года Кошкинского арестовали. И начались мои мучения.
Перво-наперво, нас с дочкой стали выселять из квартиры. Несколько дней я ходила по городу в надежде найти хотя бы комнату, но всюду получала отказ: в самом деле, кто пустит на квартиру жену и дочь «врага народа»? Был у нас в Москве жилой угол, но ехать туда не разрешил НКВД. А из квартиры нас вовсю выселяют, как говорится, по закону.
В театре против меня тоже началась возня. Как-то подошел один актер (фамилию не буду называть, возможно, он тогда смалодушничал, а потом покаялся) и говорит:
— Тебя из театра собираются уволить. И защищать тебя вряд ли кто станет. Ты разведись с мужем, авось уцелеешь…
В те годы в самом деле бывали случаи, когда жены оставляли мужей, чтобы спастись самим и детям, но я не согласилась с предложением моего «защитника».
— Будь что будет, но я не стану добавлять моему мужу неприятностей, у него их сейчас и так по горло…
* * *
Приемная театра. За столом сидит новый директор Ефрем Чернов. Опершись локтями о стол, он глядит на меня исподлобья, и я читаю в его глазах: сейчас я тебя уволю и сам останусь целым… Позднее его тоже посадили.
Я сижу на диване. Слева от меня артист Трофимов, справа — актриса Никитина. Они допрашивают меня, перебивая друг друга и напирая на меня, как настоящие следователи:
— Каким образом твои фотографии попали на страницы зарубежных журналов?
Ах, вон что вас задевает, думаю про себя. К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос, потому что не знаю, как фото известных артистов и других известных людей попадают на страницы газет, журналов, кстати, не знаю и до сих пор.
Меня уволили из театра. И осталась я с маленькой дочерью без работы, без денег.
Ко всем моим невзгодам еще добавился вызов в НКВД, к начальнику Розанову. Оказывается, Кошкинский написал мне письмо из подвала, куда его посадили, и письмо это попало в руки НКВД. По этому поводу мне и поступило приглашение к наркому.
Разговор был короткий — нужно было лишь определить, Кошкинского ли это почерк. Когда я стала уходить, вслед мне донесся ернический голос Розанова:
— Я бы вас с удовольствием арестовал, но…
— А что, есть повод для моего ареста? — Я резко обернулась.
— В том-то и дело, что нет… — отозвался мерзавец. — Хотя, собирая материал на Кошкинского, я многое узнал и о вас. Знаю, сколько у вас поклонников и кто они! — Розанов продолжал глядеть на меня масляными глазками.
— Учет поклонников актрисы — достойное занятие для начальника НКВД, — уколола я негодяя. — Конечно, вы меня можете арестовать — в ваших руках власть. Но знайте: если вы меня и посадите, я все равно выйду на свободу. А вот если посадят вас, вы оттуда не выйдете никогда, — без какого-либо страха ввернула я учетчику моих поклонников.
— Пошла вон отсюда! — дико заорал хозяин кабинета, что есть силы грохнув кулаком по столу.
— Не волнуйтесь, я уйду. Ведь я к вам пришла не по своей воле — вы сами меня вызвали… — И я гордо пошла к двери.
Мои слова оказались пророческими: Розанов недолго проходил в наркомах — его арестовали, и он так и умер в тюрьме…
После этого «визита» начались серьезные поиски причин, чтобы засадить меня в кутузку.
* * *
В один из вечеров ко мне домой заявился следователь Мазурин.
— Покажите мне пальто, купленное вами в торгсине, — указал он на одежду, висевшую на вешалке.
Я показала. Он свернул пальто и забрал его в НКВД, пригласив пройти с ним вместе, чтобы составить протокол о том, что мое пальто оставлено у них, а зачем — не сказал. Больше я пальто свое не увидела. Говорили, что досталось оно супруге наркома…
Следователь не допрашивал меня, но то ли для порядка, то ли из-за неудобства отпускать просто так, без допроса, сказал:
— Вы укрывали в доме националиста.
— Какого такого националиста? — удивилась я.
— Вашего мужа, разумеется. Националиста Кошкинского.
— Простите, а что оно означает это слово «националист»?
В ответ следователь криво усмехнулся и выписал мне пропуск на выход из учреждения.
Через два дня меня снова вызвали в НКВД — на сей раз пригласил начальник отдела Савин. И снова начал допытываться про мое «несчастное» пальто…
В те годы было трудно купить ткань на пальто или платье. Когда я училась в Москве в спортивной школе, заняла на соревнованиях по легкой атлетике первое место, и меня наградили серебряным молочником. Я отнесла его в торгсин и на эти деньги купила ткань на пальто. Обо всем этом я подробно поведала начальнику, даже имя и адрес портного назвала, а он одно свое: кто подарил вам это пальто? Интересно, кто же мог донести им про это пальто?
И в этот миг в дверях появился Иван Тихонов — бывший белый офицер. «Ага, значит, этот слух родился в театре», — сообразила я.
Тихонова усадили напротив меня, и началась очная ставка.
— Гражданин Тихонов, расскажите о том, как было приобретено это пальто гражданкой Тани Юн? — начал Савин.
— Четыре года назад я приехал в Москву и остановился у них в квартире… Тогда и увидел новое пальто. И спросил Татьяну Степановну, где можно купить такое для жены моей — Ольги Ивановны. Она ответила, — кивнул он в мою сторону, — что пальто это не покупала, его подарил шофер одного иностранного посольства…
Не глядя на меня, Тихонов бесстыдно врал: тогда это пальто еще даже не было сшито, возможно, он увидел другое и теперь нагло врал…
— Вы почему лжете, Иван Тихонович? Между нами никогда не было подобного разговора и не могло быть, потому что мне никто никогда не дарил никакого пальто. Тем более шофер, и среди знакомых у меня нет ни одного шофера… Как вам не стыдно? То, что вы лжете, видно по вашему поведению: вы не смеете смотреть мне в глаза, у вас дрожат руки и губы… Да на вас смотреть противно!
— Довольно обличать! Вы не следователь! — зло оборвал меня Савин. «Что ж, белый офицер и защищает белых офицеров», — подумала я про себя и успокоилась…
Из досье
Тани Юн (Бурашникова) родилась 28 января 1903 года в деревне Чербай Балдаевской волости Ядринского уезда в семье крестьянина-середняка. После окончания школы второй ступени в Ядрине Татьяна Степановна в 1921 году поступает учиться в Московскую военно-спортивную школу. В 1922 году ее направляют в Чебоксары инструктором физкультуры. А в 1924 году ее приглашают в студию при Чувашском государственном театре. Во время учебы Тани Юн заметил организатор и художественный руководитель чувашского театра Иоаким Степанович Максимов-Кошкинский, женой которого она впоследствии стала. Помимо картин «Волжские бунтари» и «Сарпике» Тани Юн снялась в фильмах «Черный столб», «Вихрь на Волге», «Апайка» (Прачка), «Священная роща», «Асту!» (Помни!). Ролей могло быть много больше, но репрессии тридцатых годов не обошли и Кошкинского с Тани Юн. Иоаким Степанович был арестован в 1937 году как «буржуазный националист». Через год, как «японскую шпионку», посадили и Татьяну Степановну. После их ареста все чувашские кинокартины были уничтожены.
Через два года Тани Юн и Максимов–Кошкинский были освобождены, как невиновные. Оба были полностью реабилитированы. В 60-70-х годах прошлого века Тани Юн перевела на чувашский язык пьесы Александра Островского, Карло Гольдони, рассказы Теодора Драйзера и других авторов, вместе с супругом написала несколько пьес — «Эх, Иван!», «По велению сердца», «В окрестностях Тюрлемы» и другие. В 1972 году Тани Юн выпустила книгу воспоминаний «Дни и годы минувшие». В предисловии к ней написала такие строки: «Думаю… я счастливая. Может быть, не все мои желания исполнились. В моей жизни немало было и обидного, и горестного. А все же — счастливая! Потому что я актриса».

«Советская Чувашия», № 128(26861).
12 ноября 2021